Берог



Берог [бэ’рог]
Ударение на первый слог; «е», произносимое как «э», растягивает слово в длинное, бессильное «бэ-эрог». Так говорят те, кто знает, о чем речь. Их не так много – о бероге почти не пишут. Да и как о нем писать, если признаки его так расплывчаты, что, даже сталкиваясь с ним нос к носу, его не видят. А если и видят – не знают, как назвать.
Поэтому рассказать о бероге по порядку не получится. Придется начать с этих самых признаков, чтобы потом перейти к сути явления. А лучше, чтобы в процессе объяснения понимание сложилось само.
Берог растет, он развивается. О нем говорят, как о живом организме. Подчас даже разумном. Лучшее место для него – там, где когда-то жили люди, а потом ушли. Берог растет на остывающем человеческом тепле.
читать дальшеМолодой берог можно вытоптать, он может засохнуть. Оживленная, насыщенная жизнь, постоянные гости, смена мебели, ремонт – все это уничтожает берог. Но зрелый, «густой» берог тянется к людям сам. Он ползет и проявляется неожиданно, как пятно плесени. Еще вчера не было – а сегодня есть.
Чтобы заметить берог в квартире, надо посмотреть на электрический свет. В квартире с берогом при нем очень сложно читать – он или слишком тусклый, или слишком резкий, но никогда не достаточный, независимо от мощности лампы или наличия абажура. Это ложный свет, лучше о нем не скажешь. И понять эту ложность можно, только если увидел и сравнил. Приманчиво смотрятся ненастным вечером золотые, освещенные окна, и хочется туда, в тепло и уют. Но не тянет в дома, где светит берог – вздрогнешь и ускоришь шаг, радуясь, что там ждут не тебя. Два окна, два света могут быть рядом, но перепутать невозможно.
Квартиру с берогом очень сложно продать. Только если покупатель не удосужится ее осмотреть. Потому что если есть выбор, ее не выберут никогда. В квартирах с берогом обои отходят от стен. Еще иногда кажется, что рисунок на обоях «плывет», особенно к углам. Берог любит углы, особенно пустые. Очень быстро тускнеют и пачкаются стекла, зеркала.
Еще один признак – еда. Как в русской печи, как на костре с дровами, пораженными берогом, так и на дорогих плитах, на электричестве и газу еда недоваривается, а потом сразу пригорает. Нельзя вскипятить молоко так, чтобы оно не вылилось на плиту. Все, что хранилось в холодильнике, приобретает неприятный запах – запах талой стоялой воды, который чувствуется и сквозь уксус, и сквозь кетчуп. Может добавиться такой же неистребимый запах гари. Дурные запахи вообще характерны для городского берога, в деревнях этого нет.
Меняется и вкус продуктов. Он выцветает. Выцветать – характерное слово для берога. Выцветает вкус, цвет, то неуловимое, что делает вещь именно этой вещью, и ничем другим. Сами предметы никуда не исчезают. Они просто перестают служить человеку, они подготовлены для другого. Берог лишает вещи сути. Полотенце не вытирает, одежда не греет, вино не пьянит. Ненастоящее, берогово.
А потом берог начинает блазниться. Казаться. Показываться. Вообще, все, что происходит с домом и местом до этого – как развитие грибницы. Сначала по земле непонятно, что там, внутри развиваются споры. Потом земля уплотняется, выступает белый налет, а работа идет, тайная, внутренняя, безостановочная. Тянутся из почвы соки, разрастается грибница, и, наконец, из холмика, из-под прелых листьев и иголок появляется гриб. Всегда незаметно, кажется, еще вчера ничего не было – а на самом деле было, и давно!
Сперва бесформенный. А потом – вот и шляпка, вот и ножка. Так и берог. Скрипы и тени, движение в глубине зеркала, когда ты стоишь перед ним неподвижно. Странная ложная жизнь. Кажется, что-то упало в соседней комнате, а приходишь – все на месте. Непонятно, чем будет этот берог, кому возьмется подражать. Потому что берог всегда подражает, и это в нем самое мучительное: он подражает жизни, чтобы заменить ее собой. Это ложное тождество. Подмена творения. Берог угрюм и старателен: он бездарный, но настойчивый копиист.
Когда берог, наконец, появляется, он не возникает из ничего. Он выступает, как вода из перенасыщенной влагой почвы. Он выходит из стен, из стекол, пыли, воздуха, желтого электрического света, из всего, что было его предтечами, содержало часть его и переродилось под воздействием. Выходит, чтобы завершить начатое и обрести конечную форму – человека, на чьем тепле он рос. В этом месте с ложным воздухом, с подменной едой и водой двойнику будет удобнее. Он подготовил дом для себя. Берог – двойник, не терпящий свою пару. В сравнении его сразу видно, поэтому должен остаться только он.
«От-то богово, от-то – берогово».
И сидит человек в квартире, скорчившись и зажав уши, чтобы не слышать, как его копия ходит по пустой кухне, ставит чайник – не наливая воды, не разводя огонь, - а потом, через некоторое время снимает его. Гремит чашками. Нет там чая, и некому его пить.
И последние силы уходят на то, чтобы никогда не встретиться с берогом, не заглянуть в его серое лицо. Чтобы не привыкнуть и к этому, как привык к грязному налету на стеклах. Чтобы дать хоть какой-то отпор творящемуся, растущему, совершенно непереносимому, и при этом привычному злу. Если не можешь изменить – так хоть прервать.
Заменив человека, берог еще живет по инерции своей подсмотренной, подменной жизнью. Но недолго, только пока хватит тепла, которого сам не дает. А потом он ссыхается, распадется, уходит в щели и трещины, оседает налетом на посуде, вещах и ждет нового тепла. Ждет, пока кто-то не придет сюда и опять начнет здесь жить – ему на пропитание.
Он может совсем засохнуть, так и не дождавшись. Или новая сильная жизнь вытопчет его. Или разнесут его вместе с матрасами, подушками, балками, землей на ногах в другие дома. И все повторится заново.
Берог – это тоска, поднимающаяся от сырой земли. Расползающееся пятно плесени. Все, что рушится и не отстраивается заново не потому, что ненужно, а по странному оцепенению, ощущению напрасности любых усилий, да и невозможности этих самых усилий. Когда делается без духа и без мысли, только резиновой силой инерции – это берог.
Берог растет вокруг остановившихся заводов, наползает на блочные пятиэтажки и рабочие бараки. Входит в жизнь, питается этой жизнью, выпивает, высасывает ее.
Умирающие деревни, серые мокрые заборы, жирная грязь, в которую превращаются дороги осенью. Все невычищенное, нечиненое, запущенное и безнадежное – сойдет и так: много ли осталось?
Берог в опадающей со стен краске, в обнажающемся бетоне, ржавой арматуре и битом кирпиче у ног. Бумажный стаканчик, раскисающий в луже. Сама лужа с тусклым клочком неба и траурной каймой. Стоптанный снег на ступенях метро. Запах бензина, гари, стоялой воды и уксуса. Грязевой загар на боках и стеклах машин, автобусов. Соляные разводы на сапогах.
И раз и навсегда сожранный берогом лифт.
Пустая квартира, свет неровный и резкий, неубрано и нежило. И надо бы навести порядок, встряхнуться, взять себя в руки. Вернее, надо было давным-давно, а сейчас уже и поздно, и незачем. И сил хватает только на то, чтобы, не раздеваясь, залезть под одеяло, накрыться с головой – холодно и душно, не согреваются руки, пальцы ледяные, но нужно потерпеть, подождать, чтобы сморило, и провалиться, и забыть, и заснуть. И спать, спать, спать.

(с) Undel